Акт пятый, сцена первая. Кульминация.
Ученик и дьявол. За дьявола текст читает суфлер, укрывшийся за стенкой декораций, потому что сам тот не может – длинная тварь, вытягивающая кольца своего черного костистого тела на каменную площадку, выложенную мраморной мозаикой, не имеет ни рта, ни губ, на ее морде торчит зазубренный клюв с пятью тонкими языками, мелькающими в приоткрытой влажной щели там, внутри. Самэр приподнимает голову, разевает пасть медленно и величаво, показывая ее багровое нутро, ему идет эта роль, а он уже прекрасно знает ее – голос дрессировщика, размеренно читающий стихи, для него как прибой, омывающий раскаленный камень маленького мозга, упрятанного в многослойный кокон черепа. Демон наблюдал, не отрываясь, он видел этот прибой так же ясно, как углисто-черные тени на полу, как собственную ладонь, лежащую на каменном подлокотнике, и в глубине широко раскрытых алых глаз сквозило едва ли не детское восхищение.
Власть слов завораживала и он сам чувствовал себя дрессированным и прирученным Самэром, его второй позабытой за помостками половиной, которой не нужно ничего делать, которая вычеркнута из пьесы, но которую все равно глубинно, подсознательно тревожат слова древнего языка, рассыпающегося на звуки и созвучия, утрачивающего любой смысл, кроме прибоя-размера, которому подчинено все. И весь мир сужается до каменного кольца мозаики; свет в глаза, силуэт впереди. Голос за стеной, голос, владеющий заклинанием силы, что сдерживает хищную тварь, что останавливает дьявола, пусть это всего лишь второсортные стихи давно умершего автора.
Перед дьяволом стоит женщина. Библейские драпировки, тяжелые складки, белые на свету, синие в тенях, она смертельно напугана, но она знает, что нужно делать, чтобы победить. Всего лишь дочитать пьесу, чтобы заиграла музыка, по сигналу которой дьявол уползет в каменный колодец на полу. Ворохи слов, волны прибоя – он подчиняется этому ритму, она видела, как это бывает, но внутри клокочут только панические порывы бежать и кричать, котоыре она едва сможет сдержать, когда настанет время ей самой продолжить чтение. Она много раз видела, как оно убивает и ей немыслимо страшно, настолько страшно, что уже все равно, глядит ли в спину Король-Демон, существо, которого она до сего дня боялась более всего на свете и которому принадлежала.
А на невыразительном лице Короля, напрочь лишенном мимики маской жесткой шкуры, проросшей камнем в узоры и знаки, не отражалось чувств, но в жестах, в приподнятой голове, в сжавшихся когтях отчетливо видно было ожидание и нетерпение. Он тоже знал, видел уже это зрелище несколько раз и для него, сидящего в своей ложе в двух десятках шагов, все выглядело не столь впечатляюще, как если бы Самэр нависал уродливой мордой прямо над головой,  у него даже находилось время посожалеть, что текст слишком длинен.
Тишина наступила неожиданно, накатила в уши последней волной, топящей и удушающей. И слова застыли в горле, словно забитые туда сухие перья, слова разлетелись из памяти, как птицы – остались пустые насесты и жерди; маленькая женщина, жалкая наложница, посмевшая изменить своему хозяину, беспомощно отступила на шаг и в безумной надежде подняла голову, отыскала его глазами, словно собираясь упасть в бессмысленной мольбе на пол. Но даже Король-Демон не успел бы: брызги отступившего прибоя, шипя, мгновение назад высохли на раскалившемся до предела хитине, и то, что упрятано внутрь черепа, все вспыхнуло тревожно-алым, ярким, как малиновые угли. Дьявол-Самэр разворачивал свои кольца, готовя бросок, поднял уродливую башку выше, но вдруг приник книзу, его словно накрыла ревущая вода, и выстудила всю звериную голодную ярость.
- Прочь, сударь от меня!
Вы не советник мне, не с вами я!

Что говорит Писание?
И есть ли мне еще от Бога оправданье?
Да, есть! Ведь светлые одежды,
Что подарил Владыка,
Когда я сбросил старый хлам,
Даны не просто, в них мой выход,
Чтобы покрыть вину и срам.

Я верил, верю, буду верить
В Его святую Кровь.
Какою мерою измерить
Ее способность вновь и вновь
Нас поднимать и обновлять,
Не совершен подчас я хоть?
На сей скале могу стоять!
И да поможет мне Господь!
У Масара хороший голос, звучный и сильный; угодив в ловушку купола, он забился под сводами и ссыпался вниз многократно повторенным эхом, и дрессированная тварь из зверинцев театра покорно сжалась, следуя священному порядку, вложенному в ее примитивный мозг. Истинный маг, явившийся к концу представления, не удержался от того, чтобы нахально внести свои коррективы в происходящее и сорвать несмелые аплодисменты от тех идиотов, что не догадывались об истинном, упрятанном внутрь смысле этого жеста. На другой стороне галереи возникло смутное движение – смотритель театра со своими слугами встал и отправился к выходу, раздраженный вмешательством; мимо мага он прошел, точно мимо пустого места, и пестрая кучка его подхалимов в разноцветных масках и ярких трико в точности повторила жест хозяина, карикатурно поворотив носы прочь, но что взять с жирного евнуха и его псов? Обойдя сцену по галерее, Масар оставил свою бормочущую свиту у резной двери, открытой угодливыми механическими стражами и шагнул в полумрак королевской ложи.
Демона было не рассмотреть в темноте, присутствие угадывалось лишь интуитивно, как присутствие затаившегося хищника, куда более опасного, чем червь внизу, на сцене, но раздавшийся неожиданно близко голос смял эту неопределенность; огромное крыло обозначилось широким треугольником справа, тускло блеснуло, поймав отсветы со сцены.
- Вам так не терпится самому сыграть в моем театре, лорд Масар?

Темнота молчала, то ли раздумывая над произнесенными словами, то ли соглашаясь этим молчанием, а потом что-то шевельнулось, сдвинулось, шаркнув по полу с сухим неживым звуком крыло. Когда когти мягко коснулись кожи, человек вздрогнул, сейчас все же в большей степени человек, нежели существо особенной, улучшенной в незапамятные времена породы. Когти, он чувствовал их плавные отполированные изгибы,  подушечки пальцев, жесткие и горячие, словно там, под каменной шкурой переливался кипяток; что-то гипнотическое было в их медленном скольжении по изгибам лица, и еще строжайший запрет отстраняться. Отступить сейчас – показать слабость и трепет, показать страх псу. Игра продолжилась в темноте и тишине. Прикосновение замерло у нижних век.
- Перед тем, как выгнать на сцену, я вырву тебе глаза, Василиск. Чего тогда будет стоить твой дар?
Тихий голос Короля отчетливо таил насмешку, но в той насмешке был только укол, указание ему его места и не было лжи, обещания, данного только ради пущего устрашения, он и впрямь сделает это. Когда-нибудь, конечно, не сегодня, но сейчас, в этой темноте он предложил Масару почувствовать себя беспомощным и слепым, словно в задел на будущее.
Неожиданно прикосновение оборвалось и жар тела стоящего вплотную демона, уже начавший чувствоваться сквозь одежду, его странный металлически-мускусный запах рассеялся, отступил назад. Шорохи отметили несколько шагов назад, скрежет камня по камню – он опустился на свое место, помолчал еще, рассматривая мага и давая ему почувствовать свой взгляд.
- Южные земли Гвирон – неспокойное место. – Он, наконец, опустил голову, рассматривая свои руки и блики света, просочившиеся с опустевшей сцены, пробежали по рогам, - До меня дошли слухи о порче в области Гаа, рассказывают, что плоть несчастных покрывается пятнами и гниет, рассказывают о призраках, башнях и странствиях мертвецов по дорогам. Но мы же просвещенные люди, не так ли? Ты же понимаешь, что там эпидемия и пока ты рассказываешь стихи этим болванам и зубоскалишь передо мной, наши подданные будут умирать от болезни, которую в Фернасе не вылечить, пока не останется никого? Что ты об этом думаешь? Ты хотя бы знаешь, что происходит на земле, вверенной твоим заботам вашим советом лордов?
Последнее он выплюнул едва ли не с отвращением. У демона было свое мнение о ценности их совета и о том, где и во главе с кем он должен собираться, но ему, редко когда интересующемуся делами в своих владениях, было слишком безразлично правление, и только поэтому он терпел.
Все еще терпел пересуды истинных магов, позволяя им плести свои козни, мечтать о своей свободе, тайно, с оглядкой, остерегаясь  пряча свое честолюбие в просторном доме с каменной головой ворона над воротами. В последнем месте, что еще напоминало им об их величии и всесилии, когда-то правивших едва ли не всем миром.