Эльмирен Таэль, истинный маг

В углах – тени и мгла, в мутной глади зеркала – лицо подростка.
Некрасивая, нескладная, с упрямой морщиной у бровей; брови бесцветные, разведенные далеко друг от друга, ресницы, что на солнце превращаются в золотые щеточки, в полумраке комнаты едва видны. Черты резкие, слишком широкий рот, слишком узкие губы, слишком выдающиеся скулы, бесцветные маленькие глаза, нелепое лицо, и самой себе она кажется уродцем, появившимся на свет наперекор всем старинным книгам, в которых ее сородичи как один, нарисованы гордыми и прекрасными, поражая в самое сердце своей строгим совершенством, окатывая крутым кипятком зависти. Разум подсказывает, что, разумеется, это не более чем заслуга угодливых хронописцев, их ловких перьев и искусных рук, но упрямый рассудок не желает разуверяться в надежном убежище собственной ущербности, в раковине, из которой легко огрызаться и весь мир считать виноватым.
И это она также понимает. Созданиям ее породы дан гибкий ум, который пробуждается сызмальства. И она улыбается себе самой, этим некрасивым ртом, кривится парализованным паяцем, передразнивая.
Настает черед кистей. Ловкими и уже привычными движениями прорисовываются брови – темные, почти черные, вразлет, как у матери. Ресницы изгибаются и блестят жирным черным блеском. Темная краска на щеки, светлая на середину лба, чтобы не блестел как лысина старика, и все привычно, все как всегда, одни и те же движения, одни и те же краски. Ритуал. Она не успела научиться всему этому у матери, ее забрали из дома Даир еще во младенчестве, ревнивый отец словно боялся чего-то, изо всех сил ограждал ее от Сейлем, и мать впрямь стала чужой и отстраненной. Вообще не воспринималась как-то иначе, чем просто член Совета, безгласая тень по ту сторону стола.
Губы – ярким посередине, бледным по краям, бордовый, живой цвет с запахом запустелой лаборатории и ароматного масла миту. Мать сказала как-то, что это вульгарно. Матери легко бросаться словами, потому что она была и останется одной из красивейших представительниц их рода, да еще с редчайшим даром. Самодовольная мразь. Отец прав и всегда был прав. Он видит ее насквозь с ее узколобой дрянной моралью, с ее покаянными взглядами и глупыми словами, в которых слышится один лишь укор им всем. Как будто это она выросла на севере, среди таких же чокнутых святош.
В углах – пыль и тени, в мутном ореоле оранжевого света – тусклый блеск серебра. Изящнейшая филигранная работа, сплетения металлических нитей, тонкие серебряные лапы и руки, держащие зеленого, в разводах, малахита; этим серьгам больше тысячи лет. Осторожно перебирая сплетенные нити, она улыбается, но уже по-взрослому – одними уголками губ, точно старательная ученица, которой только-только показали, как казаться взрослой. Тяжелые серьги оттягивают бледные мочки ушей, их вес неприятен, как неприятная мысль о том, что так же металлические капли скользили по плечам и шеям сотен умерших женщин до нее. Но она будет терпеть, пусть отец видит, что она не тот ребенок, что раньше, и ему нет нужды молчать, не зная, о чем можно заговорить с девочкой, играющей в куклы.
Высокая прическа, раньше видевшаяся каким-то особым знаком зрелости, теперь обнажает тонкую шею с кожей такой светлой, что кажется, она мерцает в темноте, и хрупкие плечи не закрывает тяжелая вышитая ткань, переплетенные розы, запрокинувшие головы птицы, и все, как одна – с короной на крохотной голове, с причудливо изогнутым хвостом. Серое и красное; она презирает светлые цвета, что носит ее мать.
На лице – уверенность и коварство, а в груди – смятение и пыльный клубок страхов, мешающий дышать. Это нарядная маска, которую тщательно отмыли и украсили снаружи, но позабыли даже протереть изнутри и теперь старые дряхлые паутинки щекочут губы и виснут на ресницах, и все смердит древней пылью и грязью. Копоть чьих-то уже сыгранных и забытых страстей, какие-о чувства и слова, которые ей никогда не принадлежали, но которые она упрямо присваивает себе, чтобы казаться... чтобы хоть кем-то казаться в свои четырнадцать лет.
На пороге тщательно поправляя тяжелый и великоватый для ее руки перстень с печатью-фигуркой сказочной птицы, Эльмирен стояла по свою сторону двери и напряженно ждала шагов и стука механических лап по полу, удара дверей, голосов. Чтобы выйти секунда в секунду, чтобы в назначенный момент преодолеть десять шагов просторной залы, где слуги замерли в ее присутствии и чуть склонить голову в столпе света, падающего через стеклянный потолок:
- Приветствую, Масар.
И восторгаться странности и смелости ее нового статуса, требующего звать себе подобных только по именам. И улыбаться тайком, провожая прочь свое глупое и детское «папа».
- И когда ты только успела так вырасти?

Отредактировано Elmiren (2015-07-05 09:51:35)