Шестой месяц года пятьсот двадцать восьмого обещал быть капризным: то полыхнет в лицо жарой, то окатит дождем, по-летнему теплым и обильным. Он не знал, куда ехать и где остановиться, не знал, кто встретит его и когда вернется домой, знал только одно – зачем отправился в это путешествие. Долгая цепь мотивов сойдется только к одному – в конечном счете, ради покоя. Василиск, истинный маг отправил пятерых своих детей в северо-восточную провинцию, чтобы разыскать новую ведьму, потому что боялся за себя и за свой мир. Он, Лютер де Гардис, непрошено отосланный на эту охоту, знал, что иначе у него не будет ни малейшего основания просить отца о чем-либо, тем более, о своем доме где-нибудь в Катре. Забрать мать, уехать и всю жизнь провести в тихом месте с яблонями под окнами. Почему-то ему до боли хотелось, чтобы это были именно яблони, чтобы зацветали по весне и дарили звонкие плоды по осени.
И тогда казалось, что так мало нужно заплатить за мечту. Ребенок или подросток, паренек или девушка, всего одна жизнь, глупая, ненужная, лишняя. Капля кислоты, разъедающая кружево заклятий, страшная капля в человеческом море.
Иногда Лютер находил в себе спутанный безотчетный клубок страха, и ехал, забываясь от механически размеренных шагов неживого коня, разматывал причины, мотивы, много думал и вспоминал. Было много историй, прочитанных и рассказанных Милисентой, была Танцовщица, с которой сладил только король сидов, она полыхала как факел и выжгла все вокруг себя. Была Сэль, была так давно, что от нее остался только страх, обрывки летописей и рассказов, но даже сквозь века и истертую дешевую бумагу он мог ощутить ужас, который сеяло это существо. Он привык жить в границах, в пределах, в рамках: рамки этикета, вязи правил, четыре стены, сегодня и завтра, четкая линия, отделяющая на скрупулезно прорисованных картах контур мира, похожий на открытую ладонь, но ведьма была существом, существующим безо всяких пределов, и потому бастард даже не мог найти ответа, желает он этой встречи или нет.
Иногда ему казалось, что отец просто хочет избавиться от ненужного отпрыска, раз выкинул как щенка прочь, повелев схватиться с добычей, которая не по зубам большинству из живущих. Иногда казалось, что только ему под силу сладить с новорожденной тварью.
Иногда это была досада, чаще – равнодушное отупение. Взгляд, соскальзывающий с пестрых путников, почтительно сторонящихся механической твари со всадником. Любой из них. Любая.
В первую очередь Лютер проверял всех, кто обладал могущественными дарами хаоса – старостам он говорил, что истинные маги ищут таких людей, чтобы поставить себе на службу. Странное пожелание, выдающее нечто еще, рок стоящий подле, но деньги или, быть может, равнодушие, зависть или что-то еще, делали свое дело. Десятки детей, грязных, настороженных, удивленных, одаренных, и все мимо. То ли сеть слишком редкая, то ли крохотная рыбка уже ускользнула, затаилась, чтобы исподтишка обжечь ладони.
Хейль был последним на пути в столицу провинции, и в нем он потерпел неудачу, некая девица, якобы чем-то там одаренная, сбежала, наверное, с каким-нибудь таким же беспробудно молодым засранцем, чтобы по осени заявиться домой с ублюдком в подоле.
Охота длилась уже месяц, и бастард, проехав клятую провинцию из края в край, снова вернулся к центру, в Сиалем, чтобы пополнить запас серебра, узнать новости и решить, куда ехать дальше.
Иногда ему казалось, что нет никаких ведьм и он гоняется за собственной тенью, и все зря. Дорога бесконечна, ибо не имеет цели.

Разговоры отдавали кислой тоской, горьковато-затхлой угодливостью, лебезением перед тяжелым перстнем с василиском на руке гостя, здесь нечего было делать, и ему, жителю Виретта, Сиалем казался лишком тесным, слишком маленьким, приземисто-лоскутной деревней грязных перчаток и пустых глаз, загорелых лиц, луковой вони. Здесь постоянно пахло псиной, в домах – клопами и сыростью. Лютер собирался уезжать на следующий день и в то утро ехал от рынка, где покупал провизию в дорогу; конь резал толпу узкой грудью, медленно переступал с ноги на ногу, кивая на каждом шагу почти как живой – одноглазый, он менял положение головы, чтобы ориентироваться. Гомон и шум забивали уши, отсекая всякую необходимость прислушиваться – кто-то кого-то звал, кто-то ругался, кто-то заунывно кричал, нахваливая яблоки в карамели. Еще полсотни шагов до поворота, еще две улицы и будет гостиница; бастард поправил шляпу, надвинув ее пониже от бьющего с края неба солнца. Ему казалось, или в Виретте было темнее, не бело, а оранжево, тускло. Привычно.
Это случилось неожиданно. Чутье, натасканное в ночных охотах на крыс, болью забилось в правом виске, и крик, тянущий на одной ноте, который должен был перерасти в упругий низкий рев, перестал быть слышен. Время не успевало, время покатилось двумя валами, один рядом с другим и один быстрее другого, и тот, что отставал, утратил всякую власть над магом. Воздух сделался густым, им стало сложно дышать, но Лютер уже привык, да и дыхание перехватило, когда он осознал, что и впрямь ничего не слышит, когда увидел вокруг себя десятки лиц, на которых уже начала проступать инстинктивная удивлённая гримаса – одна на всех, словно всех этих прохожих прямо посреди улицы накрыла неумолимая смерть, а они пока еще не осознали, что их уже нет.
«Кто?!»
Он резко повернулся, словно неведомый кудесник мог подкрасться со спины, из всей людской мешанины маг искал только одну каплю, ядовитую, ту, которая не удивлена происходящим, кто знает, что это и откуда.
Женщина с младенцем, вглядывается в круглое бессмысленное личико.
Дети, бегущие через толпу.
Паренек, положивший руки на талию веснушчатой пигалицы.
Мужчина на другой стороне улицы стоит возле стены, к которой прилипла рыжая девчонка, и на лице у нее замерло страдание и страх. Замер вполоборота, поворачивал голову, но взгляд, он смотрел не как человек, который оборачивается, чтобы понять, что творится вокруг.
Время рванулось из рук, как выпущенная веревка. Невообразимо яркие зеленые глаза уставились, казалось, Лютеру в самую душу, его взгляд как удар, как страшное колдовство преобразования, что превращает плоть в камень.
Он резко ударил пятками по бокам. Что-то щелкнуло внутри корпуса и конь встал, в последний раз качнув головой, безучастный к тому, что кто-то налетел на его бок. Спрыгнув на землю с другой стороны, и еще раз тайком глянув на странную парочку, убеждаясь, что они никуда не собираются деться, маг под прикрытием конского бока снял с пояса ножны с кинжалом и, сломав стражницкую печать, распутал перекинутый через крестовину ремешок добрых намерений. Руки дрожали и, если ему придется сделать это прямо здесь и сейчас, лишнего времени не будет. О том, что именно – «это», Лютер не хотел думать. Страх и азарт поднялись по горлу, оцарапав его.

Странная пара уходила все дальше, и кинжал давно был привешен обратно на пояс, а Лютер все стоял и не мог с собой справиться, не мог решить, это страх, или сомнения, или осознание того, что сейчас он хотел убить совершенно невинных людей. И это впервые было, впервые такой выбор. Где грань между человеком и зверем? Как удержаться перед собой самим? А казалось – легко, казалось, это проще, чем зарезать крысу.
Он торопливо натянул перчатку на искалеченную руку, забрался на коня и тронул следом; хорошо, что отстал, шаги у механического создания быстрые, его не придержишь, как живую лошадь. Мысли, медленные, смутные, текли среди уличного шума, и все одно было тошно. Кто из них двоих? Мужчина или девчонка? Почему они вместе? По возрасту не получалось, но хотелось думать, что все же черноволосый здоровяк сыграл странную шутку с тишиной, только зачем ему? Она испугалась? О чем она говорит?
Губы шевелятся, но слов не разобрать. Рыжая, худая, хрупкая как осенний лист: только тронь, изломается в руках, улетит по ветру – и такую резать? Лютер не удержался, тронул пустые пальцы перчатки, потер ладонь, зазудевшую от мысли о том, как кинжал ткнется в кости. Нет, конечно, он сможет это сделать, как маг, как отец, это пристало подобным ему, но не как человек... дрянная участь полукровки.
Девчонка завернула под выцветшую вывеску какого-то кабака, и у Лютера не было иного выхода, как последовать за ней. Планов не было, не было ни малейших мыслей, он только хотел убедиться, узнать наверняка, кто из двоих, или он и вовсе ошибся – если бы он верил в несуществующего бога, он бы молился сейчас. У входа Лютер специально задел плечом какого-то местного жителя, от его жилетки нестерпимо несло плохо выделанной кожей.
- Дом де Гардис, - Маг заговорил негромко и даже не дернулся, когда его сгребли в охапку и отдернули в сторону, собираясь поучить манерам, показал надетый поверх перчатки перстень на левой руке, - Отпусти меня. Спасибо.
На некрасивом, но выразительном лице мужика отчетливо читалось, на чем он вертел и дом де Гардиса, и весь Виретт, и держало его не почтение, а страх. Они еще помнили, как Виретт пришел в Сиалем и сколько дней дым тянулся на восток за край мира, знаменуя победу в давней и мерзкой войне. Они знают, что такое страх, и они умеют склонять головы, только вот упиваться этим сможет только последняя сука вроде матери Масара, Лютеру же с непривычки было почти стыдно пользоваться своей властью.
- Туда сейчас вошли двое, черноволосый мужчина и с ним рыжая девчонка. Выбрось их оттуда, только возьми кого-нибудь еще. Пять рон плачу, остальное потом.
Он нашел в кошеле подходящую монетку и без лишних жестов сунул в руку, которая даже не дернулась, чтобы потянуться за наградой. Гордые. Невообразимо гордые, и история ничему не научила. Удобно быть гордым, когда с хаосом их земля граничит тысячефутовым обрывом и из него не выползают чудовища и мертвецы не встают из земли, чтобы постучаться в дом, стеная о своей судьбе. Внутри харчевни, несмотря на сырость и темноту, пахло хорошо, едой, которую готовили умелые руки, почти как дома. Странное дело – холодно, а запахи теплые. Столы добела выскобленные, по стенам – пыльные пучки трав, на балке под потолком, свесив лапу, дремлет белая кошка.
Еще на пороге сняв шляпу, маг не спешил отыскивать взглядом подозрительную парочку; знал, как привлекает внимание прямой взгляд и еще знал, что едва ли его признают без шляпы, на улице почти закрывавшей лицо.
- Накормишь, хозяйка? – Лютер улыбнулся подошедшей к нему женщине и та не удержалась, улыбнулась в ответ, в кои-то веки искренне, как женщина мужчине, а не как провинциалка, завидевшая денежного столичного жителя.
Он сел, не выбирая место, на ближайшее свободное, и обменялся несколькими замечаниями о городе и погоде с этой еще нестарой, но уже бесконечно усталой стряпухой, и успел попробовать местную баранью похлебку с кусочками теста, как-то они ее по-чудному называли, когда дверь снова распахнулась, впуская дневной голубоватый свет и вошли новые люди.
- Эй, ты, по-моему, мое место занял, чудила.
И время привычно замедляет свой ход, маг знал, что это не ему, но все равно насторожился, вновь прожигая секунду за секундой минуты и часы своей жизни, сжимая их немыслимо тугой пружиной нечеловеческого  дара.

Маг наблюдал, и время вокруг него свилось настолько туго, что он успевал рассмотреть появление гримасы ужаса на лицах сидящих за столом во всех деталях, и связать его с дрогнувшей, точно от удара фигурой одного из нападавших. Теперь он видел ясно, теперь знал наверняка, что цель изысканий совсем близко, он уже много раз подобными уловками пробовал раскачивать тех, кто показался ему подозрительным, старался заставить сделать нечто такое, чего не могут потомки истинных магов и одаренные хаосом. Их дар всегда один. Дары ведьм безграничны.
И, пока темноволосый спутник девчонки хватал человека за горло и швырял его прочь от себя, Лютер успел еще подумать о том, что неплохо было бы обзавестись явными доказательствами, чтобы преподнести их отцу с торжеством удачливого охотника. Он встал из-за стола и, походя, выхватил кинжал, резанул по щеке мужика, отыскивающего на полу свою дубину или просто ползающего на карачках,  а потом вскрыл горло тому, кто подбирался к замершей у стены рыжей и кому еще обещал четыре роны. Качнувшись назад, маг убрал руку из-под медленного смородинового потока крови, покатившегося вниз и шагнул к самой девчонке, прижал к стене, толкнув за спину и крутанул кинжал в руке, взяв обратным хватом, так, что оставалось ровно одно движение, чтобы всадить его ей в живот.
Громила разворачивался медленно, словно увяз в янтаре, и он уже видел то, что ему одними губами прошептал Лютер – «ты не успеешь».
И застывшие блестящие ягоды крови обрушились на пол, и по ушам резанул крик, и человек, булькая вскрытым горлом, рухнул на доски, с ненавистью глядя на своего убийцу и тщетно пытаясь что-то сказать. Последний уцелевший из нападавших все пытался встать, опираясь рукой на лавку, но все не мог и падал.
Хозяйка замерла у дверей, опустив руки и переводя взгляд с Лютера на черноволосого, замершего посреди этого побоища, не зная, то ли бежать, то ли уже поздно.
- Я принадлежу к дому истинного мага и я в своем праве. Иди за стражей. – Не попросил – приказал маг, - Не бойся ничего, больше ничьей крови не прольется.
Когда женщина выбежала за дверь, он тяжелым взглядом остановил шагнувшего было ближе мужчину и обернулся к девчонке, замершей за его плечом. Нужно было что-то сказать, или нужно было убить, прямо сейчас, прямо здесь, наплевав на данное только что обещание, но, если он не сделал это до сих пор, то, после того, как он увидел ее глаза – и подавно. Как? И это она – монстр, разрушающий мир? Некрасивая, нескладная, еще не женщина даже, а девчонка, она была как огненный хрупкий лист, обреченный, оторвавшийся от ветки, больной и хрупкий, и не поднимется рука.
- Не делай так больше. – На грани слуха произнес Лютер, отвернулся, отошел, чтобы об одежду убитого обтереть свое оружие, и почему-то ему еще никогда не было так мучительно-стыдно за что-то, хотя никаких проступков он не совершил.
Он не знал, что делает, и зачем, и к чему это приведет, и чем все кончится. Знал только одно, что не сможет ее убить. Никогда раньше не убивал женщин, тем более просто так, и не стоит даже пытаться начинать, не сможет все равно, и это было как потрясение, как первое падение с лошади – что он чего-то не может, чего-то, что виделось легким и простым, а оказалось неодолимой стеной.
Куда проще было объясниться с городской стражей, с этими провинциальными жалкими людьми, которым даже не всем скупость позволила раскошелиться на доспехи. С этими было проще, эти бы его не пожалели, и он их тоже, но фамилия, которая уже столетие звучит в южных землях как знак всевластия и вседозволенности, удерживает обе стороны и, пока ведьма торопливо доедает в углу вторую порцию, оплаченную Лютером, сам он, неподсудный для всей провинциальной стражи, предлагает патрульному написать письмо своему отцу в столицу с жалобой на его поведение. И совесть молчит.

Отредактировано Luther (2015-03-15 18:14:44)

Уходить Лютер решил прямо сейчас, не дожидаясь повышенного интереса к себе со стороны более компетентной стражи, и не спрашивая мнения молчуна, что был с ведьмой, да и ее тоже не спрашивая. Было страшно – ничего не сказать, было жутко до щекотки понимать, осознавать, распоряжаться тем, что угодило к нему в руки, но еще отвратительней были мысли о том, что скажет отец, если все это станет достоянием его ушей. И что скажет он, его жалкий бастард? Режь ее сам?
- Пойдем.
На улице он нашел за пазухой манок для коня, маленький костяной кубик на шнурке и, сжав его пальцами, подождал, пока оставленный за углом под навесом конь выйдет навстречу хозяину, качая рогатой головой, прорезанной темной щелью поперек глазниц.
- Я сейчас из гостиницы свои вещи заберу и уйдем из города. У тебя здесь родственники есть? Тебя кто-то видел? – Лютер зашагал прочь от харчевни, примерно помня, где была улица, с которой он свернул за ведьмой; в проклятом захолустьи все дома казались одинаковыми.
Ивира только головой мотнула – мол, нет. Или думает, что нет. Или не знает. Он шел, сдерживая шаги, чтобы она поспевала за ним в своих основательно убитых башмаках, и, кажется, нужно было о чем-то заговорить, чтобы унять страх в этих светло-зеленых глазищах, но слова умирали, не родившись. Ему и самому страшно. Наверное, он все же в чем-то ошибся. Страшно, бесповоротно, необратимо, потому что уже не исправить, не отмотать назад время, которое он мог только подгонять вперед, но не обращать вспять. Но... но ведь даже и не хотелось. Он бы поступил так снова и снова, и все оттого, что Ивира эта, она и впрямь ничего не сделала. И не сделает, если вовремя рассказать, сберечь, объяснить. Она поймет, обязательно поймет, и затеряется в людском океане, и забудет, что у нее внутри – пламя, которое может обрушить весь мир.
- Подождите меня здесь, не нужно, чтобы вас со мной видели у входа. – За пару домов он остановился в грязном переулке, взял ведьму за тощее плечо, поставив к стене: - Ивира, я быстро, но ты должна меня дождаться. Хочешь сбегать – беги, но просто подумай о том, сколько людей вокруг желают тебе зла, и о том, что я уже мог тебя убить, но не сделал этого. И не сделаю. Ничего не бойся, поняла?
Дождавшись утвердительного кивка, маг отошел не пару шагов, снова сжал манок, позвав за собой своего механического зверя, не удержался, обернулся – ведьма стояла и смотрела вслед, комкая на груди шаль.

Отредактировано Luther (2015-03-16 02:16:06)

Сиалем они покинули незадолго после полудня. Солнце било справа, бросая на левую, на дурную сторону их длинные тени, и тени плясали, кривились в колеях дороги.
Первым шел Лютер, за ним, едва не касаясь рогом, шагал навьюченный конь, позади, отставая, Ивира и ее мрачный спутник; маг несколько раз оборачивался, но та только махала рукой, мол, все в порядке, не устала. Поначалу она чуть ли не с детским восторгом приняла его предложение поехать верхом, но уже через сотню шагов запросилась обратно – не понравилось сидеть на спине у этого неживого существа, и Лютер мог ее понять, он и сам не любил эту механическую имитацию живой лошади. Как ни стыдно было бы признаваться в суевериях, но его порядком отвращало то, как эта тварь порой следит за ним своим единственным глазом даже когда стоит на месте, как крутит узкой латунной башкой, словно пытается уловить своим рогом только ей различимый сигнал. Это почти перерастало в манию.
К вящему стыду, Лютер выдохся первым, не привык ходить пешком, а к вечеру он и вовсе держался на одной гордости, но все равно привал сделал задолго до заката. В дороге поговорить не получалось, ведьма смущалась и отставала, а он не мог сбавить шаги, потому что конь тащился именно за ним, а не вперед, но теперь, отыскав подходящее место для стоянки среди кустов в стороне от дороги, маг снял с седла и бросил на землю свой плащ и уселся рядом только после того, как девчонка опрометчиво осмелилась воспользоваться его жестом. Теперь точно никуда не денется от разговора, сколько бы ни отводила глаза.
- Я отведу тебя на север. – Он нарезал хлеб и сыр, развернул пучок зеленого лука, разложил на тряпке, захрустел, - Там тоже небезопасно, но север считает, раз ты объявилась на юге, то и заниматься тобой должен Виретт. Ивира, есть вещи, которые тебе следует знать. Например, знаешь ли ты, почему вы, ведьмы, всем так неугодны?..
И он рассказывал, рассказывал обо всем, что сумел вспомнить. Картины прошлого, пророчества и разрушения, рассказывал о другом, куда более великом маге совершенно иной крови, что шел по пустошам, по пеплу и по костям, а за ним, убаюканный чарами, во сне медленно тащился монстр, который грозил разрушить Фернас до основания. Где теперь спит та ведьма – кто знает, быть может, крылатый сид сбросил ее с утеса в пропасть, или оставил вечно спать в своем саду, запретном для смертных, но платы за отнятые жизни с нее уже не получить. Они рождались, гибельные алые цветы на зеленом поле, она расцветали и пили солнечный свет, и солнце тускнело от их жажды, они рождались и пили жизнь из черной земли, и земля скудела, переставала рождать, и только мухи и черви копошились в пыли, а потом те цветы гибли, подсеченные чьими-то умелыми руками, и раны от их краткой жизни затягивались десятилетиями. Лютер прочел все, что сумел найти дома и все, что успел перед отъездом, и потому его рассказа хватило надолго, не раз пришлось смачивать охрипшее горло разведенным вином. Как мог, он объяснил и об истоке ведьминской силы – насколько понял сам, но, судя по горестной складке между бровей Ивиры, главное она поняла. Удивительно неподобающее для юного лица выражение, отчаяние пополам с тоской, и глаз не поднять, уставилась в землю, мимо носков легких туфель из мягкой кожи, прикупленных на пути из города, и радость от обновки растаяла, как снег в горячей ладони.
- Поэтому, Ивира, я прошу, я заклинаю тебя – не надо. Не нужно этих чудес, не нужно этого колдовства, ты не узнаешь и не увидишь истинную цену твоей силы, но платить за нее будет весь Фернас. Засуха семь лет назад – это тоже твоих рук дело. – Лютер снова приложился к фляге, чуть кашлянул, отвернувшись и заметил их третьего попутчика, который куда-то уходил, но вот вновь вернулся, - А он что? Пусть идет, поест, скоро спать ляжем. Кстати, кто он тебе?

Защитник, вот, значит, как.
Лютер глянул на него уже совсем по-другому, с долей изумления и, как ни пытался он это скрыть, но и отвращения – то, что он принял за живое существо, на самом деле упертый и неразговорчивый, наделенный собственным сознанием голем. Что же еще она может сотворить... Мгновенно определив для нелюдя самую нижнюю ступень, где-то наравне с механическим конем, маг, тем не менее, тут же и получил сдачи, мыслило это существо не хуже человека, во всяком случае, его красноречивый взгляд, окативший жгучей, но настоящей и живой ненавистью, был вполне человеческим.
И, словно признавая чужое превосходство, бастард отвел глаза, отвернулся, но прекрасно слышал слова ведьмы, ей тоже не понравилось самовольство ее раба.
Когда она ушла, Лютер лег, растянувшись на плаще, сквозь который чувствовалась прохлада земли, уставился перед собой, в небо, синее, выпуклое и еще более холодное. Во всем теле гудела, завывая в суставах, усталость; то ли еще будет завтра, но ничего не поделать, сам вызвался, сам решился и сам сунул голову в петлю. Это пока еще такая ничтожная цена, и жутко думать о том, что ждало впереди, ведь впереди и не было ничего. Пустота, какая сейчас простиралась перед глазами, гулкая и ультрамариново-ледяная, и, если смотреть долго, то, как в детстве, иногда прохватывало до колотья в ладонях страхом упасть туда, в бездонное небо. Иллюзия пространства, иллюзия событий и жизни – ничего нет и не будет теперь, и он сам так решил, сам решился, но все оттого, что просто не мог иначе. Не смог, и судьба подобна взбесившейся кобыле, что несет ребенка все дальше и дальше от жилья, самоубийственно, быстро, через овраги, через ямы, собираясь или расшибиться насмерть, или переломать себе ноги и кувырком покатиться по земле.
Легкие шаги. Сквозь ресницы он видел ее силуэт, но еще яснее слышал, как трава цепляется за подол, как приминаются, переламываясь, не знавшие косы стебли. Подошла, зашуршала платьем, села рядом, несмело и невесомо, как птичка. Хочет знать, что на севере, а ведь одним взглядом могла бы достичь той далекой земли, протянуть руки и все чудеса мира пересыпать из ладони в ладонь. Лютер чуть улыбнулся своим мыслям, поняв, что тоже теперь обречен, он сам так решил.
- Там почти как у нас, леса, болота... провинция называется Местимар, и посреди болот стоит деревянный замок Черной сеидхе, что странствует на мертвом коне. Там Аннайтар, великий город, говорят, он даже больше Виретта, а над ним парит заброшенный замок, попасть туда могут только крылатые рыцари. Еще там, на дне огромного провала, выстроен город, в котором делают вот таких механических лошадей... не знаю, Ивира, я еще не ездил на север. Доберемся – увидим своими глазами, что пересказывать книги.
Казалось, там, далеко на севере, больше чудес - о летающих замках, провале из которого выходят странные существа, но чаще - их творения, девчонка слышала редко. Но метко. Мир настолько огромен, а она не видела и сотой доли его чудес (не догадываясь даже, что сейчас является самым ярким и опасным чудом или, скорее, чудовищем).
- Там меня тоже учуют и узнают, если я выпущу хоть каплю силы? - Ивира посмотрела на беспечно лежащего на покрывале рядом с ней мужчину. Это было несколько неловко. По меркам деревни она была девицей на выданье и даже жених имелся, и детских мыслей давно лишена, а вот стыдливости - нет. Потому спать придется по отдельности.
- Засухи, наводнения, чудовища, хаос – тебе не терпится призвать все это? – Маг повернул голову, и взгляд у него стал серьезным и строгим.
Рыжая почувствовала взгляд, подняла голову и внимательно посмотрела в его темные глаза. Нахмурилась и покачала головой.
- Я.НЕ.Хочу.ТАКОГО. Я хочу просто жить - Уже без интонации, не свойственной девчонке, а властительнице. Последнюю фразу почти умоляюще. От Лютера сейчас зависело многое и Ивира позволяла этому так происходить. Она бы с радостью переложила все на плечи мужчины, только доверие - долгий и шаткий путь по сгнившему мосту.
- Значит, будем жить.
Он улыбался и Рыжей показалось, что всё будет, правда - будет. Потому что маг-бастард оказался не чудовищем и она еще была жива.
Только Защитник, стоя поодаль, хмурился. Ему не нравилось то, что происходило с Ивирой.
- Я... спать пойду. - Неподалеку лежал сброшенный плащ сотворенного и девчонка потянулась к нему, расстилая и пересаживая на него. Холодный. Защитник не был теплым, только иногда нагревался чуть, как земля на солнце, не более, а потом на миг стало холодно. Но ничего. Не страшно.
Стало нелепо и стыдно, что она не какая-то там воспитанная девица, что перед дворянином вот так. Хорошо, что он не смеется с нее, только бы не смотрел Лютер на нее - было бы легче.

Удивительно, но, похитив из рук убийц опаснейшее существо, обрекающее все и вся на страшную гибель, Лютеру было беспросветно-легко. В те дни, что они шли из Сиалема на север, он почти не чувствовал больше ни вины, ни страха – невообразимо юная ведьма-огонек выжгла все напрочь, и казалось, что все так и должно быть, и никто его нигде не ждал, и весь мир позабыл о том, что где-то среди зеленых незрелых полей, по пыльным дорогам тащится безрассуднейший из охотников.
И что-то рождалось в череде случайных прикосновений и взглядов – он боялся думать, он не хотел думать о том, что могло бы быть и о том, что может быть, ему просто нравилось смотреть, как она смеется, примерив утащенную у него шляпу, и как боится вздохнуть в руках, когда он один раз перенес ее через ручей, бессовестно отняв у Защитника это право, и как озадаченно теребит конец толстой рыжей косы, задавая какой-то из своих бесконечных вопросов. И в эти мгновения Лютер ненавидел свой дар, который бессилен был растянуть до бесконечности эти мгновения, повторять снова и снова полет стрекозы над зажатой в зубах сладкой травинкой, еще и еще касаться поутру кончиками пальцев хрупкого плеча.
В какой-то из дней они прошли границу – где-то у самого горизонта чернела угрюмая усеченная башня, обгорелая и перестроенная, каменный форпост седой древности, когда не то что Лютер, даже его отец еще не появился на свет. Это было окончательным освобождением от нависавшей над всеми троими тенью алчного хищного Виретта, отчаянной волей, которая отныне как ветер – иди куда хочешь. И, хотя поля и дороги в Нижней Катре были ровно такими же точно, как в Сиалеме, дышать стало легче. Нет, все же отличия были – меньше леса, меньше всадников и больше людей в бесконечных полях, что тянулись и тянулись, покуда хватало глаз, и по вечерам находились хутора и крохотные городки, где можно было остановиться, чтобы не ночевать под открытым небом. Поначалу были опасения относительно подозрений, которые может вызвать их странная компания, но потом затупились, истерлись и они, и только упрятанный в кошель перстень с василиском иногда казался похожим на завязанную в мешке разъяренную осу.
- Смотри, у них какой-то праздник, пошли, посмотрим? – Выросший в городе, Лютер представления не имел, что могут праздновать крестьяне, но разукрашенное соломенными венками и лентами поле, заполненное людьми вызывало интерес. В Виретте такого не было, а, если и было, явно никто не считал такие игрища подходящим местом для бастарда истинного мага.

- Не думаю, что все они из одного поселения, пусть примут нас за приезжих. – Привычным движением тронув манок, похожий на игральный кубик, Лютер шагнул вперед, и откуда-то твердо знал, что она пойдет следом. Великая мощь, монстр прошлого, обретший плоть – он даже не допускал возможности, чтобы так думать о ней, просто запутавшаяся девчонка, которая надеется на него, верит ему. И в который раз он клялся не дать ее в обиду, в который раз, а сам не видел будущего впереди, их дни были полны солнца, зелени и непроходимо-отчаянной хрупкости: все должно закончиться... но нет, не здесь. И не сегодня. Еще день у упрямой судьбы, еще горсть из пламенного колодца, и пить, пить, захлебываясь сладостью, пока не обуглятся руки и губы.
Они слишком давно не видели столько людей сразу, оттого не по себе было не только Ивире, но и самому Лютеру, он все ловил на себе взгляды, настораживался, а потом, когда громко закричал зазывала и большинство лиц повернулись в одном направлении, дрянное ощущение ушло. Оставив механического коня рядом с распряженными лошадьми комедиантов, что готовились дать представление, он по пути купил у лоточницы два печеных яблока на деревянных палочках и обнял свою рыжую, жавшуюся к нему, точно испуганный ребенок:
- Пойдем, посмотрим.
Разыгрывали пьесу про потоп, маг только примерно узнавал героев, так как брать в руки библию для бедных для просвященного Виретта считалось низостью и плебейством. Там, дома, Лютер никогда не видел ничего подобного, там театр был развлечением высокородных, в фаворе была тонкая игра и высокие чувства, а здесь же, в повозке посреди поля разыгрывали совершенно другое. Разнузданнейшая из комедий, в которой распутный Ной, переодевшись в платье, лазил к соседке, а потом хмурил брови на рассказы своей праведной жены о распутстве подруг, а гротескный бородатый бог, зевая, грозил кулаком им обоим и поливал импровизированные подмостки из большой лейки. Сюжет был незамысловат и волен, но самозабвенная игра, сочная, едкая, высмеивающая все и вся, скрадывала и огрехи, и отсутствие декораций. Становилось ясно, отчего на севере комедианты так порицаемы церковью, но так популярны: гусеница оскверняет лучшие листья, священник запрещает лучшие радости.
Обняв Ивиру, поначалу он смотрел и смотрел, восторженно, как ребенок, впервые увидевший новую игрушку, а потом, заметил, как ведьма тянет шею, пытаясь выглянуть из-за спин других зрителей.
- Держи шляпу.
Она была легкая, как котенок. Усадив ее на левое плечо, Лютер только усмехнулся удивленному-возмущенному вскрику, и сам удивлялся, как легко все было, как было свободно и ново в этой теперешней жизни беглеца, стоило только оставить сверкающий, изящный, но такой темный Виретт, променять его на возможность вот так стоять на безымянном поле посреди множества народа перед повозкой лицедеев, держать на руках любимую и обгрызать сладкое, плохо пропеченное в серединке яблоко.
И потом они бродили между палатками и торговцами, между лоточниками и другими комедиантами, праздник первого урожая – то, о чем говорили местные и неместные, которых и впрямь было достаточно. Лютер и не знал, что в Катре первый урожай снимают так рано, в его представлении поля должны созревать, как и все остальное, только к осени. А здесь все не так, изобилие серединного мира, который в этих краях словно отыгрывался за все, что творилось на окраинах; первые овощи, первые яблоки невероятного желтого цвета, пшеничная каша, сваренная со шкварками прямо на кострах – за четыре медных монетки, никто и не посмотрел, что южные, пахнущий чесноком и пивом усач им наложил по тарелке, налил в высокие деревянные кружки первый в этом году сидр, остро пахнущий медом и солнечным летом, так, что голова кружилась.
- Тебе нужно новое платье. – Заметил маг, рассматривая расстеленный на лавке затасканный ивирин подол. – Не помню, что здесь за города ближайшие, но при случае завернем... знаешь, мы могли бы осесть в одном из них. Где-нибудь, не все ж скитаться...
И он говорил, и говорил, о том, что устроится в стражу, о том, что они через пару лет купят дом, и их никто и никогда не найдет, и все будет хорошо. Говорил и верил, и только где-то далеко внутри было горько и жутко: знал, что не выйдет. Если бы она не была тем, кем является, если бы не выпал ей этот жребий, все именно так и было бы, но... так хотелось верить. И Лютер верил, потому что не мог иначе, не мог солгать ей своим сомнением. Иначе не мог, да и не хотел.

Далеко-далеко, за деревьями и за краем поля вставало солнце, алое, раскаленное, цвета настоя гибискуса, и цвета еще не проснулись в такую рань, даже огненные волосы Ивиры казались темными и тусклыми. Холодно, и он обнял ее крепче, не желая отпускать, а она замерла в его руках, словно боялась шевельнуться лишний раз и только широко распахнула глазищи на вполголоса заданный вопрос. Бедная девочка. Крохотная искра в пустоте, обреченная, одинокая, что она могла сделать со своим проклятьем? Рядом с ней блуждал только страх, все эти годы, и страх породил ее голема, это безымянное чудовище, которое Лютер, не сознаваясь, только презирал и в чем-то опасался.
И потом они шли по пустому полю, по серой траве, под наполовину алым небом, величественным и жутким, перечеркнутым кочевьями рваных темных туч. Смятение царило на всем широком поле, обрывки лент в грязи, осколки, сиротливый, холодный  ветер тянул и тянул через все пустое пространство, гулко отзывался, плакал, натыкаясь на шесты. Птицы бродили по земле, отыскивая съедобные крошки, темные вороны и галки, даже воробьи были молчаливые и серьезные, словно переждали какое-то потрясение, перевернувшее их крохотные птичьи сердца, а теперь искали, чем заполнить гнетущее послевкусие. Где-то бродили люди, уже слышались их голоса, кто-то спал прямо на земле, подстелив что придется, и в тепле и щедрости серединной земли в то утро словно закралась трещина, но вдвоем Лютеру и Ивире было тепло, и не было дела до послепраздничного похмелья.
Босая девчонка, чуть младше ведьмы, монотонно звала лошадь, дремлющую рядом с механическим конем, но подойти боялась, как и большинство местных – кто знает, не отхватит ли гадина пальцы, если подойти ближе. Маг привычно достал манок, и его темный страшный единорог поднял морду выше, качнул головой и, отыскав направление, повернулся, зашагал мимо помертвевшей девчонки, которую, наконец, удалось вспомнить – это она ходила вчера в толпе с миской после представления комедиантов.
- Пойдем дальше или... останемся? – Тихо спросил Лютер, так и не сумев заговорить о големе, о том, как ему противно находиться рядом с этой тварью, что бродит где-то там, и как хочет он еще побыть наедине, без молчаливой тени, все закрывающей своим бессловесным клокочущим недовольством.

Неугасающее бешенство жгло, и даже тень голема рядом с ней вызывала глухую злобу. Как эта тварь смеет обвинять его в том, что он предаст ее? Сколько лжи в этом земляном неживом теле, сколько дряни, сколько гнилостной ненависти, и не его рукой перерезать эти смоляные нити, что сплетаются и тянутся на горле Защитника, слова не скажет, потому что клялся себе в который раз – не предаст. И творение рук ее не тронет, пусть сама решит, как с ним поступить, как уберечь их двоих от этой нелюдской ревности, которой нет и не будет выхода, которая бесплодна и ни к чему не приведет, только оплавит своего носителя изнутри, до пепла.
И через несколько дней после того, как они завернули на украшенное лентами и шестами поле Лютер молча смотрел, как в сизые сумерки уходит Защитник, как хочет обернуться, но нет, спиной чует взгляд.
- Он меня ненавидит. – Тихо проговорил маг, старательно выбивая кремнем искру для костра, зло тряхнул головой, отбрасывая за спину косу и случайно увидел глаза Ивиры. Недоверчивые. – Ты сотворила его слишком похожим на человека, сама не видишь, как он мучается, ревнует тебя...
Он замолчал, вдруг поняв, как это похоже на постыдную жалобу и, да, Ивира не ожидала, что  услышит такое. Замерла, удивленная, а потом нахмурилась и сжала ладони в кулаки, глядя на искорки.
- Я ничего с этим не могу поделать, мне жаль его. – Вздохнула сокрушенно, встретилась глазами, - Попробуй с ним поговорить или давай я поговорю и скажу, чтобы он перестал подозревать тебя?
- Он со мной уже поговорил, пообещал убить при случае. – Горько усмехнулся Лютер, уже и не пытаясь избавиться от гадливого ощущения.
Его с самого детства отучили жаловаться. Либо преодолевай, либо терпи, но не ной, потому что ты мужчина... а он нелюдь, он даже не живой, он как бессловесные монстры в доме Даир. И он действительно может сделать то, что обещал. Страх это? Скорее отвращение, маг не боялся смерти, его почти не пугала пустота впереди, он жил с ней так долго, что уже привык, но не хотел окончить свои дни в лапах голема, не так и не здесь, ведь, кажется, еще столько не успел...
- Ивира, не нужно, прошу тебя. - Поднявшись на ноги, он шагнул ближе и обнял ее, коснулся губами теплого виска: - Не нужно ничего, я постараюсь быть осторожным. Ты не переменишь его, он только сильнее будет ненавидеть.
Девушка остановилась, подалась вперед, замирая и затихая. Ей и самой не хотелось продолжения неприятного разговора, а потому куда как проще показалось согласиться.
- Мне страшно за тебя. Защитник никогда не отступает
- Ему просто больно. И он понимает, что эта боль будет с ним всегда.
Он осторожно провел пальцами по изгибу спины под тонкой тканью, и больше ничего не сказал, только вслушался в шепоты трав и треск разгорающегося костра, словно ждал услышать тяжелые шаги. Ни слова больше. Она сама должна понять настоящий смысл своих слов. И Ивира закусила нижнюю губу и сейчас, напряженная, почти не ощущала прикосновений мужчины.
- Всегда? - Если бы ее дар был болью, то так бы нести и прятать его Ведьма точно бы не смогла. Защитника стало жаль еще больше.
- Навсегда... - Понимая, что это она его таким создала, она выбралась из  объятий бастарда, отсела подальше, закрывая лицо руками. Мысль, пришедшая в голову, ужасала.
И, будто не догадавшись ни о чем, будто не он подтолкнул ее к шагу, без которого нельзя, который казался единственно верным, Лютер приблизился, вновь обнял, и шептал, зарывшись в огненные волосы, просил забыть об этом, и еще...
- Любимая...