Слепой и пыльный, солнечный свет низкого неба ложился на дымную траву, и дым рассеивался, открывая стальную даль – бесприютный край Местимара, сгоревший остов прошлого, до сих пор присыпанный пеплом. Земля отчаяния и скорби, что-то когда-то задержала ее здесь, спустя тысячу лет невидимые черви разъедают ее плоть, точат ее основание. Над всей этой землей – запах пыльной смерти и сладкого гниения, едва уловимый, понятный и явный только для нее, привычной к гибели и разложению, повсюду, во всех мирах, и даже ее дары, прорастающие из крови многих других миров, не способны избавить от неизбежности. Всему назначен свой срок, и этому миру тоже.
Вода здесь кажется маслянистой и темной, темнее, чем всюду, где ступала ее нога. Воды она пока еще способна коснуться, и слепые странные рыбы касались острой чешуей босых ног, на которых оседал поднимаемый их сильными хвостами придонный ил – здесь было неглубоко, быть может, по колено, и ее зоркий глаз способен был увидеть даже сквозь мутную жирную пелену плотное рыхлое дно речки, пройтись по которой Ринах Ги все не решалась. Дно не земля, река не суша, но кто знает, как еще обернется испорченное заклинание неумелого мага, который смог ее победить лишь потому, что Фернас его принял, а ее – нет? Рыбы замерли и метнулись прочь, когда длинная тень накрыла воду, слабо отражавшую свет уставшего старого солнца, но она быстро уняла поднявшийся было гнев. За столько лет ее проклятие стало частью ее самой. Вросло в кости и вошло в плоть, его жестокие слова звенят костяным перестуком в волосах, переплетенных лентами с колдовской бузиной, она уже почти не мыслит себя без него, не представляет, столько лет прошло, что уже и не вспомнить, каково это – ступать босыми ногами по земле, слушать рваный ритм ее сердцебиения, которое отвечает ей. Столько лет прошло с тех пор, как она здесь, как в клетке, и клетка уже тесна, не вздохнуть, и невозможно смотреть на свое отражение в мутной жирной воде – там давно не она, ее тщедушная тень, неспособная вырваться из этого стылого мира, где остается только ждать его же конца. Ждать. Ринах Ги никогда не умела ждать. Где-то за изъеденной хаосом границей этого мира лежат другие земли, которые зовут и ждут – тоже часть проклятия, слышать и не быть способной туда прийти и остаться, быть вынужденной всегда возвращаться назад. Еще не было миров, куда бы она возвращалась больше одного раза, а Фернас уже почти можно было назвать домом – нелюбимым, ненавидимым, где известен каждый камень, где испробована кровь всех животных и существ, населяющих гиблые края, разве только неуловимых демонов и собственное племя она не трогала, и на то были свои причины.
Время подходило к вечеру – странное солнце этих земель нависало над противоположным краем серой ленты, огибающей Местимар, и Ринах Ги теперь неотрывно смотрела на дорогу, которая все это время оставалась пустынной. Сегодня она позаботилась о том, чтобы этот тракт остался пуст – отчего-то каждый, кто пытался свернуть на него в Домане и повернуть в сторону Аннайтара, вспоминал о неотложных делах или забытом дома худом кошеле, без которого опасно пускаться в путь, десятки и сотни причин могли найтись для любого, кто выбрал бы сегодня эту дорогу, и только одному она открылась бы, и с самой прошлой ночи, когда пыльная даль проглотила ее верного Свари, она ждала тут именно его, словно исчезновение скакуна было знаком судьбы, и разве что в судьбу Ринах Ги не верила, она сама успешно плела ее нити, чтобы доверяться чужим рукам.
Слепые большеротые рыбы ласкали плавниками босые пятки. Поднимался привычный для этих мест ветер, расплетая волосы, которые звенели медными колокольчиками, сухими ягодами и деревянными дощечками, на которых, если приглядеться, слова незнакомого языка нацарапаны углем и кровью. Узнает ли ее владыка Анн? Едва ли. Рыбы снова прянули прочь – твари леса и воды порой чуют магию лучше других, и пусть сейчас она безобидна и легка, им все равно страшно - звери и птицы иногда умней тех, кому дана речь и душа, но об уме и мудрости владыки Анна ей пока только предстоит узнать, понять и убедиться, правда ли все то, что про него говорят даже в глухих деревнях, даже в Великом Виретте, где его имя скорее выплевывают сквозь зубы прямо в грязь придорожных канав. Когда рыбы осмелились подплыть снова, в воду на них смотрело другое лицо, но они, конечно, его видеть не могли, только чувствовать, что, кажется, в воздухе над рекой что-то поменялось, больше не пахнет разогретым деревом и хвоей, кровью и прахом, которые запутались с складках одежды, только гниющей ряской, выброшенной на солнце на камни.
Анн де Гартха с провожатыми появился очень скоро – сперва донесся стук конских копыт. Настоящих, живых лошадей, от которых пахнет мочой и потом, а не ржавым железом, и что-то рождается внутри, может, первый огонь расположения к смертному, сохранившему подле себя нечто, близкое ей. Инах Ги не любила зверей, что служат людям. Но уродливые создания рук неизвестных, кем они заменили зверей, не любила еще больше. Настороженно она следила за тем, как кавалькада выезжает из-за поворота, и вот первые всадники уже равняются с каменным мостом – и тогда встают на дыбы, пятятся, словно не желая идти дальше. Ринах Ги чуть улыбнулась, наблюдая за тем, как останавливается громоздкая карета, как показывается оттуда человек, от которого давно не веет силой – седая голова совсем бела на призрачном свету мертвого светила на небе, и даже отсюда видно, что ему тяжело даются любые движения, даже стоять, опираясь на трость, нелегко, это даже не нужно видеть, достаточно это ощущать. Так уж вышло, что именно он ей любопытен.
Она смотрела и знала, что взгляд Владыки уже нашел ее – одинокую тонкую фигуру посреди безлюдия и пустоты. С глазами, в которых просьба о помощи читалась так же явно, как и то, что никакая помощь ей не нужна, и если она не ошиблась в своем любопытстве, Владыка Анн подойдет ближе и заговорит, и это будет первым пройденным кругом на пути к истинной сути происходящего – Ринах Ги была уверена, что он тоже любопытен, как и она.

Анвиру Лиса она увидела поздно, и угрожающе опустила голову, издалека поймав взгляд его глаз и почувствовав в этом взгляде укол мгновенного узнавания – от своих даже ей не скрыться за мороком и иллюзией. Досадная встреча в день и час, когда ей менее всего хотелось быть узнанной и названной по имени, но маска сорвана, а это значит только одно – ей не сыграть задуманную роль, ей придется быть собой пред лицом смертного властителя, который, впрочем, не выказывал страха или опасения перед ней. Старость иссушает не только тело, но и эмоции. Старость делает блеклым и выцветшим не только мир вокруг, остывающий с каждым днем в глазах смотрящего, теряющего вкус к жизни и ее капризам судьбы, особенно в мире, где завтрашний день всего лишь один из дней, приближающих все видимое к окончательному концу… старость притупляет страх, годы, ложащиеся на плечи невыносимой тяжестью, клонят к земле седую голову, перед роком и неотвратимостью, с которыми уже бессмысленно бороться. Безразличие – корень смелости Анна де Гартха, который знает, что все равно умрет. Поэтому от и смотрит так прямо, и говорит так смело, покуда могущестенный сид, один из лучших заклинателей в этом иссушенном мире, трясется за его спиной, будто лист на ветру, и кидает в ее сторону опасливые взгляды, обеспокоенные взгляды того, кто, в отличие от Анна, умирать боится, и даже касаться материи смерти не желает всем своим сердцем, ибо из всех сидов, быть может, только она видела ее во всех проявлениях и шла по всем мирам рука об руку с ней и ее многочисленными посланцами. В отличие от них всех Ринах Ги знала всегда, что такое падение в пустоту, гибель и смерть, которыми они на Гайред Гриме только играют.
Когда Владыка Аннайтара приблизился, она перевела взгляд на воду, ничего не ответив. Планы обратились в прах, осыпались в дорожную пыль, и ей как будто нечего ему отвечать, и только за просьбу цепляется ее внимание – просьбу смертного к фэйри, которая во всех мыслимых мирах остается просьбой смертного к существу, могущему выполнить любую из возможных. Рыбы уже давно ушли, залегли в илистое дно, ибо солнце спряталось за тяжелыми тучами, поднявшимися из-за сумрачного края мира, в котором ни один звездочет не решится предсказывать движение неба более чем на день вперед, и стих ветер, который шевелил перед этим скелеты мертвых камышей, шелестевших едва слышно. Над дорогой воздух был тяжел и неподвижен, и лошади Анна чувствовали неладное, рыли копытами дорожную пыль, которая оседала вниз очень и очень медленно.
- Услуга за услугу, таковы правила, Владыка, о которых тебе наверняка поведали и до меня, - наконец, Ринах Ги заговорила, по-прежнему не глядя на собеседника.  Не прозвучавшее между ними имя Анвиры упало в пыль. Наверняка Лис говорил ему и не раз, чтобы держался подальше от тех, с кого не спрашивает Гайред Грим, не мог не говорить. – Просишь ты – попросят и тебя. Милостью твоего деда я не могу уступить тебе сейчас дорогу – мой конь ушел или был украден, а без него я не сойду с этого места, и будешь ты и твоя свита стоять здесь до скончания веков, Анн де Гартха.
-  Вашей беде несложно помочь, миледи. – Только сейчас тень недоверчивой усмешки коснулась его губ, - И я сочту за честь, если вы примете в дар лошадь из моих конюшен.
Ринах Ги только теперь подняла голову и посмотрела в его лицо, изборожденное морщинами, носящее на себе печать усталости. Нравится ли ему делать в точности то, чего она хочет? Не может Владыка Анн не знать, что следует сейчас не своей воле, играет в чужую игру. И хуже всего для него то, что нет у него другого выхода.
- Но куда большей честью будет для меня ваш визит в Мельгорту. Станьте моей гостьей, доблестная Ринах Ги, - Анн почтительно наклонил голову – всего лишь долгий кивок, не подобострастный поклон до земли. Не так ей кланялся его дед, который смертельно боялся даже посмотреть ей в лицо. Ринах Ги только кивнула в ответ. Приглашение было принято, и она почувствовала отсюда страх Анвиры, который, быть может, по дрожанию земли и воды расслышал и понял, что за слова прозвучали между ними, и когда она посмотрела на сида снова, то лицо его и губы были белы и бескровны – ибо он был сидом и не мог не понимать, что первые строки договора уже легли на бумагу, и стереть их даже он не в силах.

прости, котик, больше не буду задерживать

Отредактировано Ríoghnach Gáeth (2015-01-29 13:04:22)

На славу постарался Анн, устраивая этот наспех собранный пир, и для спешки стол, за который были созваны виднейшие и знатнейшие люди и нелюди всего Аннайтара, очевидно, не избалованного диковинками, как великий Виретт на юге. Рианх Ги не было дело до суеты, до их стремления услужить и угодить ей, вся эта возня вызывала только скуку и никакого интереса к тому, что, казалось бы, устраивается в ее честь – все потому, что почести людей и их прислужников из числа бессмертных, у которых свои цели и свои тропы, чести ей не сделают никогда. Как, впрочем, и не оскорбят, и если Владыка Анн и хотел уязвить ее, указав на место по левую руку от себя, и  по правую от нее усадив священника из тех, кто величает ее племя не иначе как «нечистой силой» и всячески порицает связи правителя с Гайред Гримом и силами, которые были до этого мира, будут и после, то он только лишь позабавил ее этим, вручил интересную игрушку до самого конца пира, за которой интересно наблюдать, с которой интересно играть. Ринах Ги улыбнулась Анну едва заметно, когда Владыка поднялся со своего места, высоко держа в руке золоченый кубок, в своей речи приветствуя ее в Аннайтаре, но Ринах Ги знала, что ей здесь не рады: не раз магистр де Лито, который скучающе смотрел в потолок, нисколько не стесняясь своего правителя, не рад был Анвира Бурый Лис, что наверняка усмотрел в ее появлении нечто такое, о чем очень скоро узнает Птичий Король в на своем игрушечном острове, не рады были многие другие, но более всех был не рад священник, что метался между страхом и отвращением. Когда пиршественный зал привычно зашумел, среди голосов и заигравшей где-то на возвышении музыки, она отчетливо ощущала над правым плечом его внимание – осторожное, невесомое, внимание напуганного человека, завороженного ужасным зрелищем.
- Вы мне не рады, святой отец, - улыбка на ее губах была самая доброжелательная, но священник жил в Аннайтаре, в Фернасе, он знал, что так здесь улыбаются хищные звери, поэтому подобрался весь и ответил только одним взглядом, прямым и холодным. Не трогай меня и не касайся – так это следовало понимать, но что ей запреты немые и произнесенные вслух? Сегодня его ей милостиво подарили, и если бы не закон гостеприимства, игра бы служителю Церкви точно бы не понравилась.
Он мрачно взглянул на нее, прежде, чем ответить. Всем своим видом показывая, что больше всего надеялся оказаться слишком неинтересным для нее, чтобы нечисть не обратила на него никакого внимания.
- Как любой служитель Господа в присутствии того, кто попирает заветы Его, - холодно отозвался тот, не найдя в себе сил на учтивость. Сидящие рядом заметно напряглись, кто-то любопытствующе поглядывал на них двоих, а кто-то старался сделать вид, что ничего не происходит. Она не видела реакции Анна, но знала, что он первый из всех обратит внимание на этот разговор, сам по себе противоестественный.
- Увы мне, святой отец, - она снова улыбнулась, отпив из кубка. Вино в катакомбах Аннайтара было знатным, но ей не хватало в нем терпкого привкуса железа и соли. – Я незнакома с Вашим Богом. Неужели он и мне что-то мог завещать?
Священник воззрился на нее в непритворном удивлении, но Ринах Ги все еще смеялась ему в лицо. Во многих мирах она встречала много законов, но только тут кто-то смел сказать ей, что она обязана исполнять заветы, которых не разделяла. Странная религия этого мира предписывала следовать ее законам всех, даже если эти все не верят в ее богов и не поклоняются ее идолам.
- Между тем, - так и не дождавшись ответа, Ринах Ги мельком обвела взгядом сидящих рядом с ними, поймала напряженный взгляд Анвиры, который явно ждал от нее чего-то… чего-то особенного, но нет, как бы ей ни хотелось, темных представлений сегодня не будет. Это не лучший способ заполучить расположение Анна, - люди возносят ему молитвы, но он остается глух к их просьбам. Тогда как те, кого Вы называете нечистью, - она мягко улыбнулась остолбеневшему пастору, - преподносят этой земле дары, которые не сравнятся с дарами вашего бога, святой отец.
- Господом нашим обещана вечная жизнь после смерти. Это наивысший дар, а земная жизнь дана каждому, чтобы этот дар заслужить.
- Тогда, верно, бог ваш – сид, святой отец, - она рассмеялась. – Только сид способен так жестоко шутить с теми, кто просит его о чем-то.
- Мы не просим, - священник почему-то был бел, как скатерть. – По крайней мере, не для себя, особенно священник не может просить для себя, только для своей паствы.
- И никогда не желали что-нибудь для себя? – ее глаза сверкнули, насмешка ушла из голоса, и остался только вкрадчивый полушепот, который затронул что-то в душе пастора – она с улыбкой наблюдала за пастором, который сперва побледнел еще больше, а затем сделася красным, как вино в его не тронутом кубке. Другие глаза следили за ними, вокруг них на расстоянии пары шагом образовался пузырь приглушенной тишины, в которой голоса придавлены и обострен слух, но Ринах Ги уже потерял интерес к священнику, отвернулась от него и встретилась взглядом с Владыкой Аннайтара.
- А Вы, Владыка? Не находите дары сидов более стоящими, нежели пустые обещания неведомой силы?
Силы, которая если и есть, то дала отчего-то умереть этому миру в страшных муках – об этом говорят шрамы на теле этой земли.

Она не перестала мягко улыбаться, несмотря на снисходительный тон, граничащий с пренебрежением, несмотря на то, что такое отношение ее задело — как гостья пришла она когда-то к порогу этого дома, с дарами, превосходящими дары иных сеидхе, что горазды только обещать, пришла, и кровь убитых на охоте чудовищ капала с ее копья на пустую дряхлую землю, делая ее навеки плодородной. Дед Анна отплатил ей за таки подношения обращением за помощью к Гайред Гриму, и потому о его смерти в Аннайтаре до сих пор ходят страшные легенды, и вот теперь его внук, не унаследовавший трусости пращура, но перенявший общую для всех смертных черту — умение смеяться в лицо бездне — разве что не открыто потешается над ней.
Ринах Ги улыбнулась ему почти приветливо, так, будто они были старыми знакомыми, которым позволено подшучивать друг над другом, не разделенных веками, которых сотни и сотни, сложенных в тысячелетия, звенящих в ее волосах отзвуками других миров и других эпох. Так, как будто все так и должно было случиться, как будто в происходящем для нее не было ничего противоестественного и чуждого ее привычке нести себе через все проживаемые жизни. Все-таки она в гостях. Пока еще в гостях.
— Да, Вы правы, они действительно поднялись высоко, Владыка. Кому, как не мне знать, как тянутся к местному серому солнцу всходы на Ваших полях, ведь они поднимаются из земли на моих глазах. И не без моей помощи, — заметила она как будто невзначай, но до правителя, конечно, дошел истинный посыл этих слов. Что дал ему союз с Гайред Гримом, кроме хрупкого равновесия между Аннайтаром и Виреттом в борьбе, которая продолжается и после гибели мира? Она мало знала про
— Хотя конечно, и в этом можно увидеть провидение Вашего Господа, — одним глотком осушив кубок, она откинулась на жесткую спинку высокого сидения. Дерево настолько старо, что не помнит уже своих корней, зато хорошо знает всех, кто сидел подле Анна и его предков много лет тому назад, помнит, кажется, даже их имена. Ничего не стоит дать ему снова прорасти и зазеленеть, прямо здесь — это даже не чудо, всего лишь каприз. Старость и годы — это иллюзия и болезнь, которую под силу излечить, как и хворь земли, которой она сама подарила жизнь после смерти. — Пока мой конь не убежал, я имела возможность наблюдать поля Мельгорты, и даже виноградники на востоке. Этот пир — не доказательство ли тому, что магия способна дать вторую жизнь даже умершему однажды миру? И все же жаль, что здесь нет моего любимого блюда, — с напускным сожалением она оглядела стол, на которм не было и не могло быть ее любимого лакомства. — Ваше вино сладко, а сласти восхитительны, Владыка, но нет для меня ничего милее сердца труса, вырванного из груди. Я не люблю трусов, на мой взгляд, это единственное, на что они годятся.
За столом сразу стало тише, и она не могла скрыть улыбки, пока наблюдала исподтишка за тем, как опускаются глаза всех, кто до этого внимательно и вдумчиво прислушивался к ее с Анном разговору, как побледнел Анвира, быть может, сочтя себя тем самым трусом, чье сердце сейчас Ринах Ги собирается преподнести благородным гостям Анна де Гартха за пиршественным столом в ее же честь. И знал же хитрый лис, который хитер и силен только на словах, что ничего не сможет с этим поделать. Она смотрела, как ужас наползает на лицо кардинала, перемешанный с отвращением, искажает его и без того некрасиво старческое лицо.

Все снова притихли, когда Анн без тени сомнения предложил ей выбрать себе жертву, словно пытался ей угодить в этом диком и странном для каждого смертного желании... или перед ними, челядью и слугами, лишний раз показать собственную власть и право распоряжаться их судьбами, преподносить их жизни ей в подарок. Ринах Ги обвела их взглядом, ни на ком не задержавшись надолго: одинаково бледные лица, синие от вина губы, сжатые поверх дубового стола пальцы, нервные и напряженные... в каждом лице был страх, что именно его она сейчас выберет, ткнет пальцем, и через несколько мгновений она уже будет сжимать в руке трепещущее, еще горячее сердце. Каждый смертный по-своему труслив. У каждого есть свой сокровенный страх, перед которым он обязательно склонится, если он обретет плоть и кровь, и мало исключений ей попадалось за столько лет, и все они теперь призраками следуют за ней во всех мирах и в этом тоже. Но только выбирать скучно, выбор не щекочет ноздри азартом охоты. Она привыкла преследовать и загонять своих жертв, видеть в их глазах страх загнанного зверя, она не привыкла, когда ей дарят чью-то жизнь, преподносят, словно она не может взять ее сама, словно захочет.
Не за этим сюда пришла, и как к месту и как вовремя был задан вопрос Анна, и как, вместе с тем, не к месту — она думала, что стена молчания об этом просуществует между ними до тех пор, пока не представится возможность поговорить без лищних ушей и без лишнего внимания, в первую и главную очередь со стороны трусливого лиса, который жмется к ноге хозяина. Когда в замке повиснет настороженная тишина и оживут крысы в подполе, призраки поколений де Гартхов выйдут из своих укрывищ и среди них будет тот, кого следовало бы удавить, сгноить еще в утробе матери... если бы она знала тогда, чем отпратит ей Видо де Гартх за оказанную его землям честь и милость. Ринах Ги посмотрела на Владыку Аннайтара, тщеславного гордеца, переименовашего древний город в честь самого себя, словно он собирался жить вечно и вечно править им и землей до самого провала Ламме, может, даже дальше — замахнуться на Виретт и другие земли, неизбежно проиграть войну, но в умирающем мире без будущего хлебнуть истинной жизни. Ей было это так знакомо и понятно. Как не похож был он на своего деда все же, про которого спрашивал теперь. Неужели  правда верил в то, о чем спрашивает?...
— Я никогда не прошу, Владыка, — склонив голову набок, Ринах Ги смотрела мимо него, куда-то в пустоту над его левым плечом, где, говорят, и стоят все предки по мужской линии до самого первого колена. — Я лишь спрашиваю, и пусть это было бы справедливо, если бы Вы сегодня ответили за дела Видо, не это привело меня сюда. Вы знаете ответ. Моя конь бродит в ваших владениях, и кому, как не Вам, понимать, как нуждаюсь я в нем. Прекрасны и быстры кони в ваших конюшнях, но иного я не приемлю, и я не покину Аннайтар никак, кроме как на его спине.
Она улыбнулась слегка. Не может Анн не знать, что за любую услугу назначается своя цена, это закон, по которому живут все миры, и это закон, который чтят все сеидхе во всех вселенных, куда их раскидали ветры времени.
— Вы сможете просить меня о том, чего больше всего желаете. Вы знаете, что нет для меня ничего невозможного, Владыка, по крайней мере в том, что касается смертных.
Она рассчитывала говорить о том позже, ограничивая нынешний разговор полунамеками и словесными играми, но Анн был нетерпелив, как любой смертный на исходе лет, торопился знать наперед и быть готовым. Вероятно, теперь он хорошо обдумает свое желание, о котором она и сейчас почти догадывается — как и любой смертный на исходе лет, он хочет жить.